XXV

— Почему они так высокомерны? — спросила Хлоя. — Ведь работать не очень-то приятно…

— Принято считать иначе, — сказал Колен. — Работают по привычке, и как раз для того, чтобы не думать.

— Во всяком случае, выполнять работу, которую могут делать машины, полный идиотизм.

— Должен же кто-то делать машины, — сказал Колен.

— О, конечно, — воскликнула Хлоя. — Чтобы получить яйцо, нужна курица, но когда есть курица, можно получить не одно яйцо, а целую кучу. Следовательно, лучше начать с курицы.

— Надо бы узнать, что мешает выпускать машины. Вероятно, просто не хватает на это времени. Люди тратят все время на то, чтобы жить, а на работу у них не остается времени.

— А может быть, совсем наоборот? — спросила Хлоя.

— Нет, — ответил Колен. — Если бы у них было время сделать машины, они могли бы потом ничего не делать. Я хочу сказать, что они работают, чтобы жить, вместо того чтобы работать над созданием машин, которые дали бы им возможность жить, не работая.

— Это чересчур сложно, — заметила Хлоя.

— Нет, это очень просто. Конечно, такие перемены могут произойти только постепенно. Но когда подумаешь, сколько времени уходит, чтобы сделать то, что так быстро изнашивается…

— По-твоему, рабочие не предпочли бы сидеть дома, и целовать своих жен, и ходить в бассейн, и на танцы?

— Нет, — сказал Колен, — потому что они об этом не думают.

— Даже если они считают, что работать хорошо, разве они в этом виноваты?

— Нет, не виноваты, ведь им все твердят: «Труд священен, работать хорошо, это благородно, труд превыше всего, и только трудящиеся имеют право на все». Но при этом общество организовано так, что они работают все время и просто не успевают воспользоваться своими правами.

— Выходит, они глупые?

— Да, глупые, — сказал Колен, — поэтому и согласны с теми, кто им внушает, что нет ничего выше труда. Таким образом, они ни о чем не думают и не стараются освободиться от бремени такой работы…

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложила Хлоя. — Я от этого устала. Скажи мне лучше, нравятся ли тебе мои волосы…

— Я тебе уже говорил…

Он посадил ее к себе на колени. И снова почувствовал себя совершенно счастливым.

— Я тебе уже говорил, что люблю тебя и в целом и в частностях.

— Тогда переходи к частностям, — сказала Хлоя и с гибкостью змейки нежно к нему прильнула.

XXVI

— Простите, месье, но не угодно ли месье здесь остановиться? — спросил Николя.

Машина затормозила у придорожной гостиницы. Шоссе было уже хорошим, с гладким покрытием, испещренным солнечными бликами, которые так эффектно выглядят на рекламных фотографиях, а по обе его стороны раскинулся прекрасный ландшафт: деревья правильной цилиндрической формы, свежая травка, освещенная солнцем, коровы, пасущиеся на луговинах, источенные червячком ветхие ограды, живые изгороди из цветущей жимолости, яблони, усыпанные яблоками, желтые листья, собранные в аккуратные кучки, кое-где снежные овраги, для разнообразия — пальмы, мимоза, а в саду гостиницы — северные сосны и еще вихрастый огненно-рыжий мальчишка, который гонит по дороге двух овец и одну пьяную собаку. По одну сторону шоссе дул сильный потер, по другую же ветра не было вовсе — каждый выбирал то, что ему нравится. Тень отбрасывали не все деревья, а лишь некоторые, и только в одной из канав квакали лягушки.

— Да, давайте здесь остановимся, — ответил Колен. — Все равно до юга нам сегодня уже не добраться.

Николя распахнул дверцу и вылез из машины. На нем был красивый шоферский костюм из свиной кожи и элегантная кожаная каскетка. Он отошел на два шага и оглядел автомобиль. Колен и Хлоя тоже вышли.

— Наш экипаж, увы, не блещет чистотой, — сказал Николя. — Ведь мы ехали по такой грязи.

— Не важно, — сказала Хлоя. — В гостинице мы попросим, чтобы его помыли…

— Пойди узнай, есть ли у них свободные номера, — сказал Колен. — И не грозит ли нам здесь смерть от голода.

— Слушаюсь, месье, — ответил Николя и приложил два пальца к козырьку каскетки, словно нарочно стараясь вывести Колена из себя.

Он толкнул калитку из вощеного дуба и нервно вздрогнул, когда ладонь его прикоснулась к обтянутой бархатом ручке. Гравий захрустел у него под ногами, затем он поднялся по ступенькам каменной лестницы и исчез в вестибюле.

Жалюзи на окнах были опущены и внутри не доносилось ни звука. Солнце подпекало упавшие в траву яблоки, и из них прямо на глазах проклевывались новорожденные зелененькие яблоньки, которые тут же зацветали и начинали плодоносить крохотными наливными яблочками. Яблоньки третьего поколения выглядели уже зелено-розовым мхом, и с них то и дело сыпались на землю яблочки-бусинки.

Несколько стрекозлят зажужжали на солнышке, предаваясь невнятным забавам, одна из которых заключалась в быстром волчковании на месте. На ветровой стороне шоссе какие-то злаки волнами склоняли колосья и гудели под сурдинку, а первые палые листья с тихим легким шелестом прилежно учились летать. Стайка жуков, трепеща крыльями, пыталась лететь против ветра с глухим бульканьем, подобным плеску плицев колесного парохода, который поднимается вверх по реке к Большим озерам.

Колен и Хлоя стояли рядом, молча греясь на солнышке, и сердца у обоих стучали в ритме буги-вуги.

Стеклянная дверь тихо скрипнула. Появился Николя. Он был весь расхристанный, а каскетка криво сидела на голове.

— Они что, вытолкали тебя взашей? — спросил Колен.

— Никак, нет, месье, — ответил Николя. — Они готовы принять месье и мадам и заняться машиной.

— Что с тобой случилось? — воскликнула Хлоя.

— А, — махнул рукой Николя, — хозяина не оказалось на месте… Пришлось обратиться к его дочери.

— Ты хоть застегнись, — сказал Колен, — у тебя неприличный вид.

— Покорнейше прошу, месье, меня извинить, но я подумал, что ради двух хороших номеров стоит принести такую небольшую жертву.

— Переоденься, пожалуйста, раз ты без этого не можешь нормально разговаривать, — попросил Колен. — Ты играешь в дурака на моих нервах…

Хлоя остановилась у маленького сугроба. Снежинки были пушистые, свежие. Они ослепляли белизной и не таяли.

— Погляди, какая прелесть, — сказала она Колену. Под снегами цвели примулы, васильки и маки.

— Ага, — ответил Колен, — только зря ты трогаешь снег, простудишься.

— Да что ты! Нет! — сказала Хлоя и вдруг зашлась кашлем, похожим на треск рвущегося шелка.

— Милая моя Хлоя, — Колен обнял ее и притянул к себе, — не кашляй так ужасно, мне больно.

Она выпустила снежинки из рук, и они медленно, словно пух, упали на землю и снова засверкали на солнце.

— Мне не нравится этот снег, — пробормотал Николя, но тут же спохватился. — Я прошу месье извинить меня за то, что я позволил себе высказаться.

Колен снял полуботинок с ноги и швырнул его Николя в лицо, но тот как раз в эту секунду нагнулся, чтобы оттереть пятнышко на своих брюках. Услышав за собой звон разбитого стекла, Николя выпрямился.

— О месье, — проговорил он с упреком. — Это ведь окно вашей комнаты.

— Ну и черт с ним! Воздуху будет больше… И тебе наука, чтобы ты не вел себя, как идиот.

Опираясь о плечо Хлои, Колен поскакал на одной ноге к дверям гостиницы, разбитое стекло тут же начало отрастать. По краям рамы уже появилась тоненькая прозрачная пленка опалового цвета, отливающая цветами радуги.