У Колена ныла правая нога. В подвале, выстроенном из твердого искусственного камня, пол был неровным и выщербленным. Когда Колен пересек восьмую белую черту, он прибавил шагу, чтобы вовремя оказаться у тридцатого столба. Он громко запел, подбадривая себя, но тут же умолк, потому что эхо посылало ему назад угрожающие рваные слова и к тому же на совсем другой мотив. Ноги у него просто отваливались, но он шел, не останавливаясь, и наконец миновал тридцатый опорный столб. Он машинально обернулся, и ему почудилось что-то за спиной. На этом он потерял пять секунд и тут же сделал несколько торопливых шагов, чтобы их наверстать.

LXII

В гостиную уже нельзя было войти. Потолок опустился почти до пола, и между ними протянулись какие-то полурастительные, полуминеральные стебли, которые бурно разрастались в сыром полумраке. Дверь в коридор больше не открывалась. Оставался только узкий проход, который вел от входной двери прямо в комнату Хлои. Исида прошла первой, Николя двинулся за ней следом. Он был явно не в себе. Что-то распирало внутренний карман его пиджака, и он то и дело прижимал руку к груди.

С порога Исида оглядела комнату. Вокруг кровати по-прежнему стояли цветы. Хлоя с трудом удерживала в руках, бессильно лежащих на одеяле, большую белую орхидею, которая, впрочем, казалась бежевой в сравнении с прозрачной белизной ее кожи, глаза у Хлои были открыты, но она едва шевельнулась, когда Исида присела возле нее. Николя взглянул на Хлою и отвернулся. А ему так хотелось ей улыбнуться. Он подошел и погладил ей руку. Потом он тоже сел. Хлоя медленно опустила веки и снова подняла их. Казалось, она была рада приходу друзей.

— Ты спала? — тихо спросила Исида. Хлоя взглядом ответила, что нет. Исхудалыми пальцами искала она руку Исиды. Под левой ладонью Хлои притаилась мышка и посверкивала оттуда черными живыми глазками. Мышка проворно засеменила по одеялу к Николя. Он осторожно поднял ее, поцеловал в шелковистую мордочку, и мышка вернулась к Хлое. Время от времени дрожь пробегала по цветам, стоящим вокруг кровати, они увядали на глазах, а Хлоя слабела с каждым часом.

— Где Колен? — спросила Исида.

— Работа… — еле слышно выдохнула Хлоя.

— Не разговаривай, — сказала Исида. — Я по-другому буду задавать вопросы. Она наклонила красивую голову к подушке, коснувшись прядью каштановых волос щеки Хлои, и осторожно поцеловала ее.

— Он работает в банке? — спросила она. Хлоя опустила веки. Из прихожей донеслись шаги, и в дверях показался Колен. В руках у него были свежие цветы, однако с работы его уволили. Грабители пришли слишком рано, да и вообще у него уже не было сил шагать. Но он пересиливал себя, старался, как только мог, и вот он принес домой хоть немного денег и эти цветы. Хлоя, казалось, теперь успокоилась, она почти улыбалась, и Колен, усевшись на кровать, придвинулся совсем вплотную к ней. Его любовь была ей уже непосильна, и он едва касался ее, боясь причинить ей лишние страдания. Потемневшими от работы пальцами он пригладил ее волосы.

Их теперь было четверо: Николя, Колен, Исида и Хлоя. Николя заплакал, потому что Шик и Ализа уже никогда не придут, и Хлое было очень плохо.

LXIII

Колену платили теперь много денег, но это уже ничего не меняло. Он должен был обходить по выданному ему списку многие квартиры и за сутки предупреждать указанных в нем людей о несчастьях, которые их ожидают.

Ежедневно он отправлялся и в бедные квартиры, и в богатые, поднимался по бесчисленным лестницам. Всюду его встречали очень плохо. Ему швыряли в лицо тяжелые, ранящие его предметы и жесткие, колючие слова, а потом выставляли за дверь. За это ему и платили, он добросовестно делал, что положено. Он не бросал своей работы. Ведь это было единственное, что он умел делать, — терпеть, когда его выставляют за дверь.

Усталость снедала его, от нее костенели колени и проваливались щеки. Глаза его видели теперь только людские уродства. Он беспрестанно сообщал о бедах, которые случатся, а его беспрестанно гнали взашей с воплями, слезами, проклятьями.

Колен поднялся по лестнице, прошел по коридору и, постучав в дверь, тут же отступил на шаг. Когда люди видели его черную фуражку, они сразу же понимали, в чем дело, и в ярости накидывались на него, а он должен был все это молча сносить, за это он и получал деньги. Дверь отворили, он предупредил и поспешил уйти. Вслед ему полетело полено, оно угодило между лопаток.

Он посмотрел в списке, кто там стоял следующим, и увидел свое имя. Тогда он кинул наземь свою фуражку и пошел по улице, и сердце его стало свинцовым, потому что он узнал, что завтра Хлоя умрет.

LXIV

Надстоятель разговаривал со Священком, Колен дождался конца их беседы и лишь тогда направился к ним. Он шел, как слепой, и то и дело спотыкался. У него перед глазами была Хлоя, недвижно лежащая на их брачной постели. Он видел ее матовую кожу, темные волосы и прямой нос, ее чуть выпуклый лоб, округлый и мягкий овал лица, ее опущенные веки, которые отторгли ее от этого мира.

— Вы пришли насчет похорон? — спросил Надстоятель.

— Хлоя умерла, — сказал Колен.

И он сам услышал, как говорит «Хлоя умерла», но не поверил этому.

— Я знаю, — сказал Надстоятель. — Сколько денег вы намерены потратить на похороны? Вы, конечно, желаете, чтобы церемония была достойной.

— Да, — сказал Колен.

— Я могу вам предложить весьма пышный обряд, стоимостью, примерно, в две тысячи инфлянков, — сказал Надстоятель. — Впрочем, если угодно, то можно и еще более дорогой…

— У меня всего лишь двадцать инфлянков, — сказал Колен. — Может быть, мне удастся раздобыть где-нибудь еще тридцать или сорок, но не сразу. Надстоятель набрал в легкие воздух и выдохнул его с гримасой отвращения.

— Значит, вы рассчитываете на церемонию для бедных.

— Я и есть бедный… — сказал Колеи. — И Хлоя умерла…

— Да, — сказал Надстоятель, — но перед смертью каждому человеку следует позаботиться о том, чтобы найти деньги на приличные похороны. Итак, у вас нет даже пятисот инфлянков?

— Нет, — ответил Колен. — Но я, пожалуй, мог бы увеличить сумму до сотни, если бы вы согласились дать мне рассрочку. Да понимаете ли вы, что это значит сказать самому себе «Хлоя умерла»?

— Видите ли, — сказал Надстоятель, — я к таким вещам привык, так что на меня это впечатление не производит. Вообще-то говоря, мне надо было бы посоветовать вам искать утешения у Бога, но боюсь, что на такую мизерную плату его беспокоить не положено…

— Я и не буду его беспокоить, — сказал Колен. — Не думаю, что он мог бы мне чем-нибудь помочь, раз Хлоя умерла…

— Что-то вы зациклились на этой теме, — сказал Надстоятель. — Подумайте о… Ну, я не знаю, о чем… О чем угодно… Допустим о…

— Скажите, а за сто инфлянков будут приличные похороны?

— Я даже не хочу этого обсуждать, — сказал Надстоятель. — Уж на полтораста монет вы, надо думать, все же расщедритесь.

— Мне придется вам их долго выплачивать.

— У вас есть работа… Вы мне напишите расписку…

— Я готов, — сказал Колен.

— В таком случае, — сказал Надстоятель, — вы, может быть, согласитесь на двести инфлянков, и тогда Священок и Пьяномарь будут за вас, а при ста пятидесяти они будут против вас.

— Нет, не смогу, — сказал Колен. — Не думаю, что эта работа будет у меня долго.

— Итак, мы остановились на ста пятидесяти, — подвел итог Надстоятель. — И это весьма прискорбно, потому что церемония и в самом деле будет гнусная. Вы мне отвратительны, молодой человек, вы оказались таким скрягой.

— Прошу прощения, — сказал Колен.

— Ступайте писать расписку, — сказал Надстоятель и грубо его оттолкнул. Колен налетел на стул. Надстоятель, пришедший в бешенство от этого шума, снова толкнул его в сторону тризницы и ворча пошел за ним следом.